Ржака в плену

Анхар Кочнева совершенно бесплатно спасает Сирию и подрабатывает ­фиксером для иностранных журналис­­тов. Полтора года назад она помогала нам делать материал о местных р­усских женах в предчувс­твии гражданской войны. С тех пор Анхар упоминается в редакции исключи­­тельно как Ржака — так часто она употребляла это слово. Ржака — бескомпромиссный фанат Башара Асада, поэтому, к­огда мировые агентства сообщили новость о захвате ее в заложники, я был уверен, что из плена она уже не вернется. Но на 153-й день своего заточения она сбежала.

Лето 2011 года. Мы с Анхар выезжаем из города Дера. После конфликта начальника местной полиции с подростками началась война в Сирии. Едем на такси, просим водителя показать район, где недавно были уличные бои. Кругом разбитые здания, смятые машины и военные блокпосты. Мы стараемся не показывать фотокамеры военным, потому что въехали как туристы. Сделали, что хотели, и теперь спокойно выезжаем.

Вдруг Анхар просит остановить машину у разбитой остановки. Она хочет сфотать ее и выложить в «ЖЖ».

— Ржака будет, — говорит. — Все твердят, что город закрыт, а у меня фотография отсюда.

Мы с фотографом пытаемся уговорить ее не делать этого: впереди блокпост, у нас нет журналистских виз, в лучшем случае застрянем здесь на несколько часов. Ржака выскакивает и фотографирует остановку. В этих порывах она вся — героизм ради разбитой остановки. На наше счастье военные с ближайшего блокпоста ушли в гости на другой. Риск есть, а истории для репортажа нет — что-то вроде этого мы твердили ей всю обратную дорогу. Удивительно, что Анхар не оказалась в плену раньше. Впрочем, на этот раз у нее есть история.

— Мне нужно было срочно ехать из Тартуса в Дамаск для встречи с телевизионщиками, — рассказывает Анхар. — Меня все отговаривали, потому что во второй половине дня ехать небезопасно. Я не могла, меня ждали в Дамаске.

Гражданские люди, которые тусуются на чужих войнах, в определенном смысле фрики. Журналистов это тоже касается. Чтобы их понять, не нужен диалог. Нужно просто вслушаться в их монолог.

— Еле нашла машину. Люди отказывались в это время ехать, — продолжает Анхар. — Утром нормально, потом считается, что опасно. Едем. Впереди какое-то шевеление на дороге. Подумали, что армия проверяет грузовик. Они были одеты в армейскую форму, не в свою бандитскую. Грузовик оказался машиной с горючим, которую как раз в тот момент эти боевики захватили. Рядом стояла еще одна легковушка: в плен угодил какой-то профессор местного университета. Мы уже были третьими. Мужиков запихали в багажник, меня — в салон между бандитами.

Таксиста, которого Анхар уговорила ехать в Дамаск, тоже запихали в багажник. Всех захваченных привезли куда-то недалеко от города Хомс.

— Когда приехали, там какая-то «Каида» была, молодняк лет по двадцать, смотрящий на все вокруг плотоядными глазами. Чтобы разрядить обстановку, я сказала, что меня тут обещали кофе напоить. «Где мой кофе?» — спрашиваю. Они от неожиданности побежали искать кофе. Пока искали, приехал их начальник и забрал меня. Потом мне сказали, что это были самые-самые отморозки. Все были уверены, что я прошла как минимум через групповое изнасилование. Вероятно, меня спас кофе.

У Анхар просто нечеловеческое везение. Но дело не только в этом. Ржака отлично говорит по-арабски. В Сирии ее не воспринимают как чужую. Пока она не достанет свой украинский паспорт.

— Сначала пугали, говорили, что горло перережут. — Дальше Анхар обращается ко мне как к бандиту: — Ну, перережете. И что вы получите? Про вас все скажут, что женщину убили. Давайте вы лучше меня на кого-нибудь поменяете.

— Давай, — я тоже вхожу в роль.

В конце дня Ржаку забрал к себе глава военного совета Свободной сирийской армии. Ее перевезли на броневике в город Хусейр.

— Амар Букай — так зовут главу совета — человек неплохой, не из о­тморозков. Нормальный мужик, который не туда пошел, а теперь не может вернуться с той стороны. Он мне активно внушал мысль, что меня у первых отобрали, потому что те хотели меня убить, а они меня прячут. Проведем переговоры, говорит, на кого-нибудь тебя п­оменяем или я вообще тебя в багажнике вывезу.

— Зачем же ему тебе помогать? — спрашиваю я.

— Потому что он сказал, что он в меня влюбился, и звал замуж. Прикинь, — смеется Анхар. — А вообще был бы писк — выйти замуж за бандита. Приходил там еще какой-то по закупкам оружия. Он меня ему показывает: «Посмотри, как такую убить?» Я еще сижу, глазками хлопаю. Они обалдели. Это я после нескольких месяцев в плену такая потрепанная, до этого мне больше тридцати лет никто не давал. Они на паспорт смотрят и удивляются: «Тебе сорок лет?» Я старше этого Амара на одиннадцать месяцев. А по сравнению с ним такой милой была.

Сначала Ржака сидела в пещере, но там было холодно, и ее перевели в дом. В Хусейре Амар отдал ей свою комнату на восемь дней. П­отом Ржаку вместе с охранником перевезли в сельскую местность ближе к Хомсу.

— Билась головой о стену, — рассказывает Анхар о том, чем занималась в заключении. — Мыла посуду, смотрела в окно украдкой, потому что не разрешали, дневник писала, пасьянсы раскладывала. В комнате можно было делать что угодно. Еду давали, когда была. П­отом им надоело готовить, я сама готовила. Когда было из чего. К­огда не было, сидела голодная. Похудела очень сильно.

Амар не знал, что охранники отдали Ржаке ее компьютер. То ли из сострадания, то ли чтобы меньше с ней пересекаться в доме. Я бы никому сейчас не посоветовал состязаться с Анхар в солитера: времени на тренировку у нее было много.

— Я пыталась усыпить их бдительность, — говорит Анхар. — Пыталась подружиться. Первые сорок дней были более-менее нормальными. А потом караул устал. Начали злость на мне вымещать, гадости делать.

— Какие именно гадости?

— Там один был постоянным охранником, а были люди приходящие. Место есть, кто-нибудь приходил и у нас жить начинал. Был там один придурок салафитский. Основной охранник Ахмад оставляет меня у теплой печки, потому что на улице снег, в доме разбито окно и очень холодно. Оставляет и уходит. А этот салафит остается за него. Через какое-то время он мне говорит: «Иди к себе». — ­«Чой-то? — отвечаю. — Там холодно. Меня Ахмад тут посадил, я и буду сидеть. Дом снят для меня, Ахмад меня охраняет, вот придет, скажет уходи, я его послушаюсь». А эта сволочь взял пистолет и начал стрелять поверх моей головы, чтобы я ушла.

С охранником Ахмадом Ржака провела большую часть своего заключения. Они прошли все стадии коммуникации: от вежливого знакомства до невозможности находиться вместе в одной комнате. Ахмаду двадцать девять лет, работал бетонщиком на стройках, четыре класса образования, на войне оказался по воле родителей. Иногда А­хмад отдавал Анхар свой паек. А иногда все было по-другому.

— Человек, у которого четыре класса образования, из которых два — детсад, позволяет себе называть меня идиоткой! — негодует Анхар. — Меня, дочку, мою маму, сестру. В реальной жизни я бы сразу по морде дала, а тут приходится терпеть. Или, знаешь, они под конец меня начали закрывать, когда уходили. Ну, типа сижу-сижу — в туалет надо. Он открывает: тебе типа куда? В туалет. Он начинает орать. Ну что ты орешь? Ты же спросил, куда. Еще он мог взять железный таз и со всей дури стукнуть этим тазом о стену рядом с моей головой. Потому что ему показалось, что я стирала в тазу для еды. И не докажешь обратного!

Анхар пропала в октябре 2012 года. В интернете появилась видеозапись, из которой стало известно, что она в плену.

— Первый ролик появился так: они пришли, сказали, что отпускают, нужно подтверждение, что я жива, — продолжает Анхар. — Была э­йфория. Они еще смешные все такие пришли. Мы смеялись, когда все это записывали. О том, что они хотят денег, я узнала 2 ноября. Они дали говорить мне с посольством, и те мне сказали, что они х­отят пятьдесят миллионов.

— Ты им не говорила, что это нереальная сумма? — спрашиваю.

— Так говорила! — Ржака начинает горячиться. — Они отвечали, что за меня страховая заплатит. Во-первых, я не застрахована, а во-вто­­рых, похищение должно быть прописано в условиях страховки. Там должна быть эта сумма указана. Я сразу сказала, что вы, ребята, ку-ку. Пятьдесят миллионов — это абсолютно нереально! Но им приходят миллионы от Саудовской Аравии. Они, видимо, думали, что для любого государства пятьдесят миллионов — это как из тумбочки забрать. Ну не знают они, что такое бюджет, не знают о законе, который запрещает финансирование вооруженных формирований. Кто ж вам даст денег на вооружение? Но они идиоты!

— А сколько, по-твоему, ты стоишь?

— Пятьдесят тысяч — красная цена!

— Это не деньги?

— Они решили меня раздуть, как воздушный шарик, — веселится Анхар. — Думали, что это поможет. Я им говорю: вы ж не понимаете, что те, кому вы врете, про меня и так все знают. Они же знают, что я не Джеймс Бонд.

Вторая запись с Анхар появилась в декабре. В ней она признается, что является русской шпионкой и работает на правительство Сирии. Если Россия или Украина не заплатят за нее выкуп, то Ржака будет казнена.

— «Скажи, что ты шпионка», — рассказывает Анхар о второй видеозаписи. — Мне все охранники говорят: «Да скажи ты, тебе что — жалко? Все равно никто не поверит. А у нас приказ: не скажешь, что шпионка, — придется тебя бить».

— Думаешь, били бы?

— Меня били два раза резиновым шлангом в Хусейре. Несильно, но синяки были. Типа попугать. Запугали, но ладно. Думаю, даже если убьют, у людей будет повод мстить за меня. Что еще в такой ситуации делать? Это обращение было переписано три раза. Они у меня увидели иранскую туристическую визу, обрадовались. Один из вариантов был, что я еще и в Иран ездила переводить. В общем, я оказалась самым востребованным переводчиком всех времен и народов.

Повстанческая пропаганда приписывала Анхар страшные военные преступления. Была информация, что она причастна к смерти семнадцати человек, потом шестидесяти шести. Грехи Ржаки росли как на дрожжах.

— После этого моего безумного обращения мужики спрашивают у Амара, когда он уже их избавит от меня. Он сказал, что через несколько дней. Время шло. Говорят, что в эти дни перед Новым годом действительно шли какие-то переговоры, но поскольку условия были невменяемые, то все рассыпалось. Прошел слух, что Украина готова заплатить за меня десять миллионов долларов, и даже существовала какая-то вменяемая схема передачи меня через Турцию. Но все сошло на нет.

Пришел Новый год. Банки закрылись. Выпал снег. Снабжение района, где сидела Анхар, почти прекратилось из-за атак сирийской армии. Она голодала вместе с охранниками. Один снаряд влетел в забор их дома. Про передачу Ржаки через Турцию все забыли.

— У меня в комнате жили мыши, — вспоминает Анхар. — Живые с­ущества. Я им хлеб давала. Однажды охранники решили их убить. Они им не нравились, хотя жили в моей комнате, а не у них. Они принесли специальный клей. В него мышь попадает, начинает пищать и либо сдыхает, либо ее убивают. В общем, умирали они от этого клея. Я думаю, нос залеплялся у них или что-то такое. Я этих мышей отклеивала, мыла и отпускала в траву. А охранники в это время давали ливанскому каналу интервью по скайпу о том, какой я жестокий убийца.

— О чем ты с ними разговаривала? Они пытались тебя убедить в своей правоте? У вас были идеологические споры?

— Да какие споры, — Анхар отмахивается от меня, как от мухи. — Охранник слушал аудиолекции. В них какой-то шейх втирал, что в 90-м году советские ученые пробурили дырку к центру Земли, нашли огонь и на что-то записали голоса грешников. Я ему пыталась что-то рассказать про магму и про расстояние до нее. Но он мне не верил, продолжал слушать свои лекции. В принципе много людей, которые темные и забитые. Родители сказали: «Буквы научился писать — т­еперь иди работать». Родители виноваты.

— У тебя в Москве дочь. Как ты ей объясняешь, где ты и чем зани­маешься?

— Дочка знает, что мама спасает Сирию, — гордо говорит Анхар. — Ей всего не говорили. Ей десять лет — не думаю, что она там все-все смотрела. В декабре, говорят, она бледная ходила. Вы знаете, можно жить с ребенком под одной крышей и за день двух слов не сказать. А можно быть далеко и общаться по тому же скайпу или телефону. Я ей письма писала, сейчас вот отдала.

— Слушай, а что тебе так эта Сирия далась? Это же не твоя родина, з­ачем тебе ее защищать?

— Есть замечательное выражение одного из бывших директоров Лувра, — Анхар в такие моменты выглядит просветленной. — Он сказал, что у цивилизованного человека две родины: та, где он родился, и Сирия — родина всего человечества. Хорошая страна. Она оказалась в беде. Надо защищать. Я это умею.  Почему я не должна этого делать?

— Как ты понимаешь слово «родина»?

— Родина — это земной шар. Когда где-то кто-то третью мировую войну развязывает, которая потом ударит по миллионам, и человек может этому помешать, то он должен попробовать. Я защищаю правду и людей, которые оказались в беде.

— Разве правды всегда не две?

— Правда у человека внутри, — Анхар уверена и бескомпромиссна. — Это камертон. Человек чувствует, где правда, где ложь. Когда кричат, что мы несем демократию, и при этом бензопилой отрезают головы или глаза выкалывают, это явно не демократия и не свобода.

Анхар — автор фразы «У Башара Асада глаза светятся». В 2011-м мы долго сидели с ней в Дамаске напротив плаката президента, и она доказывала нам, что он практически святой. Наш спор тогда закончился ничем.

— Ты до сих пор считаешь, что его глаза светятся?

— Конечно, — кивает Анхар. — Это хороший человек. Е­сли бы был плохой, то первым бы ушел. Он такой же ч­еловек, как я. Ему совесть не позволит бросить страну. Надо стоять. Других вариантов нет.

— Варианты всегда есть. Ты, например, можешь вернуться в Москву к дочери.

— Мне негде тут оставаться, — она показывает на пробку на Третьем транспортном. — Мой дом там, вещи там, тут мне негде жить, и тут я никому не нужна. Там я нужна многим. Люди молились за меня. Если я уеду, они сломаются: «Если уж Анхар не верит, что мы победим, то как мы сможем победить?!»

В феврале Ржака вынашивала план побега. Сначала думала дойти до озера Катина, там где-то на другом берегу «наши».

— День побега. — Рассказ Ржаки подходит к концу. — Охранники уставали со мной сидеть, поэтому оставляли меня дома одну. Потом решили забрать у меня компьютер. Собачились страшно. Ночью уходить нельзя: стреляют в каждую тень. Днем уходить нельзя: быстро обнаружат. К тому же днем меня на цепь закрывали, чтобы никто меня не увидел. В итоге я вышла 10 марта в 6.20 утра. Один спал, второго позвали охранять ворота дома Амара. Я хитрая, все вещи вынесла в комнату поближе. Сняла шелестящие штаны от пижамы, осталась в двух других. Холод собачий. Взяла с собой емкость — типа для молока. Смотришь издалека — идет тетка в платке с бидоном. Уже нет мысли подойти посмотреть, кто она. Вышла и пошла. Две тетки на меня смотрели. Я с ними поздоровалась. Там чем хорошо — беженцев много, чужие люди не вызывают особого подозрения. Я могу выглядеть странно, меня могут не знать, но иду за молоком — значит, у кого-то тут живу. Также встретила пару мужиков, но каких-то н­естрашных. Шла, шла, шла. Твердила: «Б­оже, выведи меня к нормальным людям». В итоге ушла не на север, а по дороге.

— Ты какого бога просила?

— А он один, — Анхар — мусульманка. — Шла чуть меньше двух часов. Прошла порядка девяти километров. В основном по асфальтовой дороге, но кое-где по полям. Дошла до деревни, которая поддерживает правительство. Они на меня: «Кто такая, бандитам помогаешь?» Я говорю, что моя жизнь в их руках, сбежала от бандитов. Они сказали, чтобы я ничего не боялась, никто меня не выдаст. Дала им телефоны в Дамаске. Они позвонили, узнали, кто я. Созвонились с армией на том берегу, пригнали моторную лодку, и на ней меня перевезли на ту сторону. Отдали людям, которые занимались моими поисками. Вот и все.

Сейчас Анхар уже должна быть в Дамаске. Будет спасать Сирию с новыми силами. Она говорит, что, пока сидела в плену, выпала из информационного поля. Расстроилась, что Уго Чавеса больше нет. Зато она есть.

http://rusrep.ru/article/2013/04/10/rzhaka